ГЛАВА 9
"Благодарю Бога за то, что мы спасены и вместе"
(Сибирский дневник арестанта)
В этих двух составах, неотступно связанных друг с другом, - в одном
Семья, свита, "люди", охрана и в другом - стрелки (охрана) -
они устремились в Сибирь.
Из дневника Николая:
"1 августа. Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне...
Было очень душно и пыльно - в вагоне 26 градусов. Гуляли днем с нашими
стрелками - собирали цветы и ягоды.
2 августа... На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать
окна: глупо и скучно.
4 августа. Перевалили Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург
проехали рано утром. Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон, со стрелками
- встречались как со старыми знакомыми".
Дети и Аликс спали, но он не спал. За занавешенными окнами был вокзал
в Екатеринбурге.
4 августа (продолжение):
"Тащились невероятно медленно, чтобы прибыть в Тюмень поздно - в
11.30. Там поезд подошел почти к пристани, так что пришлось только опуститься
на пароход. Наш называется "Русь". Началась перегрузка вещей,
продолжавшаяся всю ночь... Бедный Алексей опять лег Бог знает когда!"
В Тюмени их встречали...
Из "Записок" Матвеева:
"Смотрю, открываются двери вагона Романовых. Впереди всех показался
Николай. Я обернулся в сторону собравшихся военных властей и вижу, что
Романов еще только собирается выходить из вагона, а они стоят все, вытянувшись
в струнку, а руки держат под козырек... Как много есть людей, совершенно
не проникнувшихся революционным духом!"
В 6 часов утра они отошли от Тюмени на пароходе "Русь". За
"Русью" плывут еще два парохода - "Кормилец" и "Тюмень"
- на них прислуга и багаж. Караван судов идет по реке Туре.
6 августа они вошли в реку Тобол.
Из дневника:
"Река шире и берега выше. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло,
когда солнце показалось... Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили
мимо села Покровского - родины Григория".
В самом начале их пути к смерти он опять рядом с ними - бессмертный "Старец".
Камердинер Волков слышал, как она сказала проникновенно: "Здесь жил
Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил ее к нам в Царское
Село". На глазах ее были слезы.
Они подходят к Тобольску. Четверть века назад - молодым и таким счастливым
- так же подплывал он на пароходе...
Из дневника (продолжение):
"На берегу стояло много народу. Значит, знали о нашем прибытии. Вспомнил
вид на собор и дома на горе..."
Из "Записок" Матвеева:
"На берег высыпал, не преувеличивая, буквально весь город".
Толпа глазела на невысокого человека в защитного цвета рубашке с полковничьими
погонами и фуражке с кокардой. Рубашка подпоясана обычным походным ремнем
с блестящей медной пряжкой, на груди серебряный Георгиевский крест; шаровары
с малиновым кантом и сапоги гармошкой. Рядом - мальчик в фуражке, в солдатской
шинели с погонами и нашивками ефрейтора. Она - в черном пальто, и четыре
девушки - в темно-синих дорожных костюмах.
Во всех церквах звонили колокола. Комиссары Временного правительства перепугались,
что в городе началась монархическая демонстрация. Но это был праздник
Преображения Господня.
Из дневника (окончание):
"Как только пароход пристал, начали выгружать наш багаж. Валя (Долгоруков.
- Авт.), комиссар и комендант (комендантом он называет начальника охраны
Кобылин-ского. - Авт.) отправились осматривать дома, назначенные для нас
и свиты. По возвращении Вали узнали, что помещения пустые, без всякой
мебели, грязны и переезжать в них нельзя. Поэтому остались на пароходе
и стали ожидать уже обратного привоза необходимого багажа для спанья.
Поужинали, пошутили насчет удивительной неспособности людей устраивать
даже помещения и легли спать рано..."
Так они остались на пароходе. Но они были рады воле и этому незнакомому
месту.
Только 6 августа, после телеграммы комиссаров о том, что Семья прибыла
в Тобольск, было опубликовано официальное сообщение об их отъезде: "По
соображениям государственной необходимости правительство постановило:
находящихся под стражей бывшего императора и императрицу перевести в место
нового пребывания. Таким местом назначен город Тобольск, куда и направлен
бывший император и императрица с соблюдением всех мер надлежащей охраны.
Вместе с бывшим императором и императрицей на тех же условиях отправились
в город Тобольск по собственному желанию их дети и приближенные к ним
лица".
Губернаторский дом, где предстояло им жить, после Февральской революции
называли в городе Домом Свободы, и улицу, на которой стоял этот дом, -
улицей Свободы. Слово "свобода" тогда было очень популярно.
Дом Свободы и стал первым домом их сибирской неволи. (Станция "Дно"...
пароход "Русь"... "Дом Свободы"... "Ипатьевский
дом" - все это ирония истории?)
Дом Свободы имел два этажа - Семья жила на втором. На первом - столовая
и комнаты, где разместилась прислуга. И среди них - камердинер Александр
Волков и комнатная девушка Лиза Эрсберг. Был еще полуподвальный, цокольный
этаж. Туда снесли вещи.
Весь низ дома был заставлен царскими саквояжами, сундуками, чемоданами.
В шкафной стоял сундук, где лежали альбомы с фотографиями. Там был и чемодан
темной кожи, где хранились тетради его дневников и письма. Здесь лежало
все, что осталось от исчезнувшей жизни.
Пока их "люди" мыли дом, вешали портьеры, расставляли привезенную
и чистили купленную в городе мебель, они жили на пароходе и даже плавали
на нем, как когда-то на яхте.
Из дневника:
"8 августа. Пошли вверх по реке Иртыш верст за десять, пристали к
правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручей
поднялись на высокий берег, откуда открывался такой красивый вид..."
Это были счастливые дни.
13 августа они переселялись в Дом Свободы.
Татьяна и царица ехали в экипаже, остальные шли пешком. "Осмотрели
весь дом снизу до чердаков. Заняли второй этаж... Многие комнаты... имеют
непривлекательный вид. (Трудно им после Царского Села. - Авт.) Затем пошли
в так называемый садик, скверный огород! Все имеет старый, заброшенный
вид. Разложил свои вещи в кабинете и в уборной, которая наполовину моя,
наполовину Алексея".
Дом Свободы напоминал Ноев ковчег: в большой столовой собирались по вечерам
император и императрица несуществующей империи, генерал-адъютант несуществующего
императора, обер-гофмаршал несуществующего двора и фрейлины несуществующей
императрицы. Именовали друг друга несуществующими титулами: "Ваше
Величество... Ваше Сиятельство..." Перед обедом подавали меню на
карточке с царским гербом. Неважно, что нехитрые блюда в этих меню. И,
как в Александровском дворце, приглашаются к царскому столу господа из
свиты: Валя (князь Долгоруков), Илья Леонидович (граф Татищев), Жилик
(Пьер Жильяр, гувернер) и Евгений Сергеевич (лейб-медик Боткин). Бал теней,
фантастический маскарад разворачивался в сибирском доме. Последний островок
300-летней империи.
"14 августа... Целый день разбирал фотографии из плаванья 1890, 1891
года..."
Он живет в исчезнувшем мире - в том кругосветном путешествии, когда впервые
увидел Тобольск... И вот он опять в Тобольске... Круг завершился.
Мирно течет жизнь в тобольском доме.
"9 августа. Утром высидели в саду час, а днем два часа. Устроил
себе там висячий турник..."
Это все тот же турник, который доедет с ним до Екатеринбурга... Утром
он качается на турнике, днем играет в городки или пилит дрова. За пилкой
дров - беседует.
- А ведь это похуже Смутного времени? - пилит дрова Николай.
- Много похуже, Ваше Величество, - пилит дрова князь Долгоруков.
Жильяр и Долгоруков по очереди принимают участие в этой царской пилке
дров: устает один, начинает пилить другой. Николай - неутомим. Как он
любит движение, как он жаждет любимых прогулок, но...
"22 августа. Такой же дивный день. Досада берет, что в такую погоду
нельзя делать прогулок по берегам реки или в лесу. Читали на балконе..."
Теперь у них появилось любимое место.
"Каждое утро пью чай со всеми детьми... Большую часть дня провели
на балконе, который весь день согревается солнцем".
С балкона открывается улица Свободы. С улицы Свободы хорошо видно, как
рассаживается на балконе Семья: невысокий человек в военной гимнастерке,
девочки в белых платьях и величественная дама, тоже в белом, с кружевным
зонтиком.
Появление Семьи на балконе - любимое зрелище и главный театр в тихом Тобольске.
Из письма А.Я.Анучина (Магнитогорск):
"Они все выходили на балкон. Особенно, помню, все удивлялись девочкам.
Они были стриженые, как мальчики. Мы все думали, что в Петрограде такая
мода. Правда сказали потом, что они болели. Все такие хорошенькие, чистенькие...
Императрица была важная дама, но немолодая - отец все удивлялся, что,
говорит, Григорий в этой старухе нашел?.. Отец вместе с Распутиным работал
в номерах в тобольской гостинице. Распутин у него гостил".
Тихая, тихая жизнь, но...
"Прогулки в садике делаются невероятно скучными, здесь чувство
сидения взаперти гораздо сильнее, нежели в Царском Селе".
Так течет эта нудная жизнь, где все - событие.
"24 августа. Приехал Владимир Николаевич Деревенко с семейством.
Это составило событие дня".
Доктор Деревенко - врач Алексея. Но сейчас мальчик здоров. Редкий период
в его жизни, когда он так долго здоров. С врачом приехал его сын Коля
- ему разрешено по воскресеньям приходить играть с Алексеем.
А она?
Если подняться на второй этаж и пройти по коридору, то первая, самая
большая - комната Аликс.
Большую часть дня она проводит здесь или на балконе. Она редко спускается
вниз, даже к обеду.
С ней ее любимые книги. Она читает свою Библию со многими закладками и
"хорошие книги" (множество духовных книг, которые она привезла
с собой).
Их потом найдут на помойке в екатеринбургском доме.
Но сейчас Тобольск. Обычная сцена. Горит камин, хотя еще стоит теплая
погода, маленькая собачка лежит на коленях... Звуки рояля: это Татьяна
играет в гостиной. И Аликс пишет очередное письмо Подруге:
"Часто почти не сплю... Тело мне не мешает, сердце лучше, так как
я спокойно живу. Страшно худа... Волосы тоже быстро седеют".
Дорогой ценой дается ей это "спокойно живу": она поседела и
высохла.
"Мы далеко от всех поселились, тихо живем, читаем обо всех ужасах,
но не будем об этом говорить. Вы во всем этом ужасе живете, достаточно
этого..."
"Ужасы". О них аккуратно сообщает в письмах Подруга. Растет
напряжение вокруг Романовской Семьи. Арестован Миша. Эсер Савинков, бывший
террорист, организатор убийства дяди Сергея, теперь - управляющий военным
министерством. По его требованию арестованы и Миша, и его жена, "эта
женщина" - графиня Брасова (сейчас она ей простила, сейчас ее только
жалко). И бедный дядя Павел (и ему она простила все гадкое, что написал
он после этой ужасной революции в газетах).
Колесо повернулось: вчера они заключали в тюрьму этих бомбометателей,
сегодня бомбометатели заключают в тюрьму их самих. Новый мир.
В это "время ужасов" царица начала мечтать о переезде в Ивановский
монастырь. В монастыре началась их династия, пусть в монастыре и закончится.
Существует рассказ-легенда. В конце 1904 года, во время поражений в японской
войне, у Николая появилась удивительная идея. Тогда в Синоде возник вопрос
о восстановлении на Руси древнего патриаршества. После долгих размышлений
и бесед с императрицей Николай решил отречься от престола, принять монашеский
сан - и стать Патриархом! Как когда-то в дни Смутного времени был Патриархом
его предок Филарет. Но Синод холодно отнесся к этой идее...
И сейчас, в дни торжества нового Смутного времени, как он мечтал жить
в монастыре!
Духовным владыкой в Тобольске был архиепископ Гермоген. Когда-то он был
ревностным почитателем "Старца", потом стал его заклятым врагом.
За это преследовали, отправили в изгнание. Теперь новая власть назначила
его архиепископом в Тобольск. И вот сейчас Гермоген стал их надеждой:
забыв все притеснения, он готов служить помазаннику Божьему.
Гермоген с восторгом принял их идею.
Волкова отправили к игуменье.
В монастыре как раз построили новый дом, и игуменья готовилась принять
Семью. Но этому идиллическому изменению судьбы не суждено было сбыться.
В сентябре приехал Панкратов, комиссар Временного правительства, и идея
была похоронена.
Из дневника:
"1 сентября. Прибыл новый комиссар от Временного правительства Панкратов.
И поселился в свитском доме с помощником своим, каким-то растрепанным
прапорщиком. На вид рабочий или бедный учитель. Он будет цензором нашей
переписки".
("Свитским домом" он называл дом купца Корнилова - напротив
Дома Свободы. Здесь жила свита - Татищев, Долгоруков, доктор Боткин и
другие. Здесь жила и дочь доктора Боткина, которая потом опишет все здесь
происходившее.)
Комиссар Панкратов был послан в Тобольск в развитие все той же эффектной
Игры, которую придумал Керенский: Панкратов просидел в Шлиссельбурге 14
лет, большую часть царствования Николая. И вот Керенский послал его сторожить
самого царя.
Аликс увидела в этом все тот же "новый мир"! Каторжник, стерегущий
помазанника Божьего... И она не удостаивала взглядом этого странного маленького
человечка в большой папахе. Он постоянно видел пренебрежительно-брезгливое
лицо, когда, возвращая письма, заходил в ее комнату. Письма, которые она
писала Подруге и которые теперь читал (смел читать!) этот революционный
цензор. Аликс жила этой перепиской.
В это время в Петрограде выпущенная из Петропавловской крепости Вырубова
лихорадочно начинает собирать средства на освобождение Семьи. Она мечтала
об их освобождении, и не только мечтала - предпринимала усилия. И ей многое
удалось. Cмешно, но во всей огромной империи Подруга была, пожалуй, единственной
реальной заговорщицей, пытавшейся освободить Семью. Уже в августе она
посылает с тайными письмами в Тобольск молоденькую фрейлину царицы Риту
Хитрово - подругу Насти Гендриковой и великой княгини Ольги. Аня, как
всегда, яростно энергична, но она неопытный заговорщик. Она намекает Рите
о таинственной важности писем. И молоденькая Рита воспламеняется: ореол
заговорщицы вскружил голову, заработало воображение. И вот уже совершенно
доверительно Рита рассказывает своему другу о таинственной организации.
Они спасут Семью! Ну и друг Риты в свою очередь рассказывает... А потом...
Из дневника:
"18 августа... Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая
из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно,
чтобы вечером у нее произвели обыск. Черт знает что такое!"
"19 августа... Настенька лишена права прогулок по улицам в течение
нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним
пароходом..."
Она не просто "выехала обратно". Ее привезли в Петроград на
следствие. Обвинения были серьезные - искали "казачью организацию".
Но ничего не нашли. И Аню Рита не выдала.
В конце августа Подруге удается покинуть Петроград. Она направляется
в Финляндию. Но и в пути поддерживает связь с Семьей, и уже вскоре в Тобольске
Аликс все знает о злополучном Анином путешествии.
Дневник царицы:
"Сентябрь. 7... Аня... была схвачена в Гельсингфорсе и попала на
"Полярную Звезду".
Да, 20 августа Вырубову выслали на поезде из Петрограда в Финляндию (в
этом же поезде ехали генерал Гурко, врач Бадмаев и другие). Толпа революционных
солдат и матросов окружает поезд в Гельсингфорс: кто-то пустил слух, что
в поезде - великие князья. "Дайте нам великих князей! Дайте Романовых!"
- неистовствует толпа.
Какова ненависть! Блок был прав: будущее Семьи могло быть прочитано уже
тогда, в дни Временного правительства. Гельсингфорский Совет арестовывает
Аню, ее отправляют на "Полярную Звезду", где обосновался Центробалт
- революционные матросы. Ее сажают в трюм, кишащий паразитами. По заплеванной,
в окурках, палубе ее водят на допросы в ту самую гостиную, где когда-то
они играли на рояле... Ее мать отправляется к Троцкому. Руководитель могущественного
Петроградского Совета, он один мог повлиять на балтийских моряков - "красу
и гордость русской революции". Троцкий внял просьбе. "Краса
и гордость" отпускает Аню.
Судьба белой царской яхты... Пишет восьмидесятилетний Ф.Г.Пичиенко:
"Мой дядя был офицером на этом судне - на яхте "Полярная Звезда"...
После революции он вместе с яхтой благополучно остался в спасительной
Финляндии, где и умер... Уже после войны "Полярную Звезду" из
Финляндии пригнали в СССР, и царская яхта служила мишенью для флотских
стрельб на Балтике".
Так что расстреляли и царскую яхту тоже.
Аня возвращается в Петроград. И снова она в переписке с царицей.
Элегические письма Аликс:
"Милая, родная моя... Да, прошлое кончено, благодарю Бога за все,
что было, что получила - и буду жить воспоминаниями, которые никто у меня
не отнимет. Молодость - прошла... Мои близкие все далеко-далеко... Окружена
их фотографиями, вещами... халат, туфли, блюдечко, образа... Так хотелось
что-нибудь послать тебе, да боюсь, пропадет..."
"Ты знаешь, что душой и сердцем я с тобою, разделяю все твои страдания
и молюсь за тебя горячо... Погода переменчива: мороз и солнце, потом тает
и темно... Ужасно скучно для тех, кто любит длинные прогулки и кто их
лишен... Как время летит... Скоро будет девять месяцев, что я со многими
простилась... и ты одна в страданьи и одиночестве... Все здоровы, исключая
мелких простуд, иногда колено и ручка пухнет. Но слава Богу, без особых
страданий. Сердце болело последнее время. Читаю много, живу в прошлом,
которое так полно богатых, дорогих воспоминаний... Не падай духом, хорошо
бы послать тебе что-нибудь съедобное..."
"Альбомы все оставила в сундуке, грустно без них, но лучше так, а
то больно смотреть, вспоминать... Есть вещи, которые отгоняю от себя,
убивают оне, слишком свежи еще в памяти... Что впереди не догадываюсь...
Господь знает - и по-своему творит... Ему все передаю... Вяжу Маленькому
теперь чулки, он попросил пару: его в дырах, а мои толстые и теплые...
Как зимой прежде вязала помнишь? Я своим людям все теперь делаю: у папы
брюки страшно заштопаны, рубашки у дочери в дырах, у мамы масса седых
волос. Анастасия очень толста, как Мария раньше была - большая, крупная
до талии, потом короткие ноги - надеюсь, что растет еще. Ольга худая,
Татьяна тоже, волосы у них чудно растут, так что зимой без шали бывают...
Вспоминаю Новгород и ужасное 17 число... И за то тоже страдает Россия,
все должны страдать за то, что сделали, но никто не понимает..."
("17 число" - день убийства Распутина. Она уверена: большая
Романовская Семья и большая страна получили революцию как наказание за
"17 число", но... "никто не понимает...")
Написав о духовном пастыре, который убит, она пишет о заточенном пастыре
страны - царе, который предан: "Он прямо поразителен, такая крепость
духа, хотя бесконечно страдает за страну... Какая я стала старая, но чувствую
себя матерью страны, и страдаю как за своего ребенка и люблю мою Родину,
несмотря на все ужасы теперь и все согрешенья... Ты знаешь, что нельзя
вырвать любовь из моего сердца, и Россию тоже... Несмотря на черную неблагодарность
Государю, которая разрывает мое сердце... Господи, смилуйся и спаси Россию..."
Неукротимая энергия Подруги... Урок могущества Троцкого не прошел даром.
Она продолжает налаживать связи с новым миром. На этот раз - с великим
пролетарским писателем - Горьким!
Бедная Аликс с ее принципами никак не может понять новых знакомств Подруги.
Она клеймит Горького в своих письмах. Но Аня знает: новые времена, новые
имена. И эти новые имена могут ей пригодиться в ее опасном деле.
Она по-прежнему не оставляет "покинутую всеми Цар-скую Семью".
Она действует.
С нетерпением ждет она известий от некоего Бориса Соловьева, которого
отправила в Тобольск сразу вслед за Семьей.
В Доме Свободы наступает эра комиссара Панкратова. "Маленького человека",
как насмешливо будет звать его Николай.
- Вы сами так много испытали, вы сумеете выполнить свою задачу с достоинством
и благородно, как и подобает революционеру. Вы и вверенная вам охрана
будете сторожить и охранять бывшего царя и Семью, пока участь его не решит
Учредительное собрание, - напутствовал его Керенский.
14 лет в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости просидел революционер
Панкратов, потом путешествие в сибирскую ссылку, этапы под суровым конвоем,
поселение в Вилюйске... И вот он - надзиратель над царем!
В отличие от императрицы деликатный Николай безукоризненно вежлив с комиссаром.
Но главным содержанием их бесед постепенно становится просьба (точнее,
мечта) Николая: "Ну почему вы не отпустите нас погулять в город?
Неужто вы боитесь, голубчик, что я убегу?"
Панкратов записал весь этот разговор. "Маленький человек" не
ощущает скрытой насмешки. Он отвечает серьезно:
- У меня нет в том ни малейшего сомнения, Николай Александрович. И вообще,
попытка побега только ухудшила бы положение - и ваше и вашей семьи (все-таки
- предупреждает, на всякий случай!).
- Ну так в чем же дело, милостивый государь? Я уже бывал в Тобольске в
дни своей юности, я помню, это очень красивый город, и мне так хотелось
бы осмотреть его - вместе с семьей.
Но комиссар не разрешает прогулку.
Из дневника: "На днях Е.С.Боткин получил от Керенского бумагу, из
которой мы узнали, что прогулки за городом нам разрешены... Панкратов,
поганец, ответил, что теперь о них не может быть речи из-за какой-то непонятной
боязни за нашу безопасность..."
Панкратов не хотел огорчать царя. Он не объяснил ему "непонятную
боязнь": вся его канцелярия была завалена письмами, телеграммами
со всех концов России. С угрозами и похабщиной. Посылали гнусные изображения
царицы и Распутина. И что особенно тревожило комиссара - немало писем
было из Тобольска. Солдаты, ушедшие с фронта, слонялись по городу. Голодные
и ожесточенные - "которые из-за царя кровушку проливали"...
Нет, он не мог выпустить Семью в город.
И за это Николай его не любил.
И свита - то есть Долгоруков и Татищев - к изумлению Панкратова, также
ничего не понимала. Они не переставали требовать разрешить царю прогулки,
они указывали на обещание Керенского... Меж тем их собственные прогулки
по городу уже начали вызывать ропот. Солдатики на улице со смешком предупреждали
комиссара, что, если князь Долгоруков не перестанет шататься по городу,
они его для начала - изобьют. Разгулялась Русь...
Добрейший Панкратов (Керенский в нем не ошибся) переживал неприязнь Николая.
Он простил ему крепость и 14 загубленных лет своей жизни. Сейчас он был
для него просто отец большой семьи, совершенно не понимающий этой новой
страшной жизни. Панкратов привязался к его детям, он подарил княжнам свою
книгу о заточении и странствиях по Сибири. Они читали ее вслух. Панкратов
даже вызвался быть учителем географии Алексея... И все-таки Николай не
любил его.
Он не мог забыть: это был революционер, один из тех, кто убил деда и кто
создал весь этот нынешний ужас - Смутное время.
Так же как не смогли они простить новому обитателю Зимнего дворца - Керенскому,
несмотря на все его заботы...
В бумагах доктора Боткина есть длинное стихотворение, видимо пользовавшееся
в те дни большим успехом в Доме Свободы. Стихотворение написано элегантным
почерком, похожим на почерк императрицы. Вот оно:
"Шепот зеркал.
Зеркала в тиши печальной
Зимнего дворца,
Отражают взгляд нахальный
Бритого лица.
В каждом зале, безразлично,
В каждом уголке,
На свое глядит величье
Некто в пиджаке.
И, предавшись ослепленью,
Мнит герой страны,
Что в покорном преклоненье
Пасть пред ним должны.
Что дорога славы пышной
Перед ним легла,
Но в ответ ему чуть слышно
Шепчут зеркала:
"Что твои пустые речи,
Дерзостный пришлец,
Торжеством былых столетий
Защищен дворец.
Славна сила и нетленна
Царственных теней.
Не прогонит гость мгновенный
Вековых гостей...
Брось! Забудь, пока не поздно,
О венце царя,
Встанет скоро, встанет грозно
Желтая заря".
Так, свидетели былого,
Чуть настанет мгла -
О грядущей правде слово
Шепчут зеркала.
Тобольск, 1917".
И еще: для Николая Панкратов - типичный штатский, осмелившийся руководить
солдатами. Николай, как истинный гвардеец, не жаловал людей без военной
выправки.
Вот почему он так и остался для него - "маленьким человеком".
И солдаты охраны, вслед за Николаем, презирали добрейшего комиссара. Практически
солдаты подчинялись в это время только полковнику Кобылинскому.
Полковник Кобылинский был назначен комендантом в Царское Село генералом
Корниловым. Кобылинский зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской
революции и Думы.
Но за это время полковник очень изменился. Нет-нет, он старался исполнять
свой долг, но... странное очарование Николая... его мягкость, деликатность...
и эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная
императрица... Таков теперь для полковника портрет этой Семьи. И он все
больше начинает ощущать - ответственность за их судьбу.
"Я отдал вам самое дорогое, Ваше Величество, мою честь", - с
полным правом он скажет Николаю в конце своего пребывания рядом с Семьей.
Полковник становится самым близким человеком к Николаю и Семье.
Итак, в тихом городке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков,
охранявших Семью, их командир - всей душой на стороне царя.
И вот здесь возникает одна из загадок.
Начальник охраны - с царем. Стрелки ("хорошие стрелки", как
их зовет Николай) получают от Семьи бесконечные подарки, большинство в
охране - "хорошие стрелки". Дочь доктора Боткина совершенно
определенно пишет: "В эти месяцы (то есть с августа до Октябрьского
переворота. - Авт.) семья могла бежать". И охрана, безусловно, помогла
бы им.
Тихий Тобольск, влияние архиепископа Гермогена - все должно было способствовать
успеху бегства.
Возможно, Керенский и посылал их в Тобольск с тайной мыслью создать им
условия для освобождения (как бы их бегство упростило его жизнь!). Может
быть, оттого он избрал добродушнейшего Панкратова надзирать за Семьей.
И все-таки они не бежали. Но почему?
Заместителем Кобылинского в охране был некто капитан Аксюта. Он заведовал
хозяйством всего отряда - личность весьма заметная. Когда случится Октябрьский
переворот и в газетах появятся сведения о возможном освобождении царя,
"Известия" опубликуют ответ из Тобольска - где от имени стрелков
охраны письмо подпишет капитан Аксюта (7 ноября 1917 года).
Через два года, в разгар гражданской войны, в 1919 году, белый офицер
граф Мстислав Гудович был проездом в заштатном городе Ейске.
Здесь, в Ейске, граф Гудович увидел знакомое лицо. Это и был капитан Аксюта,
с которым граф был знаком еще по службе в Царском Селе.
Аксюта пригласил его на ночлег в свой дом и всю ночь рассказывал графу
о житье Царской Семьи в Тобольске. Подробно описал Аксюта и всю историю
отъезда Царской Семьи из Тобольска. И как перед отъездом они передали
ему: царица - жемчужное ожерелье и бриллианты, а Государь - свою шашку.
Вещи эти Аксюта спрятал в окрестностях Тобольска в тайнике. Об этом тайнике
знают теперь только двое: он сам и генерал Деникин, которому он все рассказал
на дознании (Аксюта был арестован по возвращении из Тобольска, его обвинили
в большевизме, но выпустили, не найдя за ним никакой вины).
Этот ночной рассказ Аксюты мы можем проверить - по дневнику царя.
2(15) апреля 1918 года, незадолго до отъезда царя из Тобольска, в доме
был обыск, и результаты этого обыска царь записал в дневнике:
"2 апреля. Утром комендант с комиссией из офицеров и двух стрелков
обходил часть помещений нашего дома, результатом этого "обыска"
было отнятие шашек у Вали и Жильяра, а у меня кинжала..."
Но как и князь Долгоруков и даже месье Жильяр, царь, конечно же, взял
с собой гордость военного - шашку. Но у него шашку не отняли. Значит,
кто-то его предупредил об обыске и кому-то он отдал ее на сохранение.
И этот кто-то, видимо, действительно был капитан Аксюта.
Но безнадежно далек южный городок Ейск от затерянного в сибирских пространствах
Тобольска. И вряд ли в кровавом месиве гражданской войны кому-то из двух
посвященных удалось достичь тайника...
Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты. Вот почему так
интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: "Почему
вы не дали возможности бежать Государю?"
Аксюта отвечает, что у них с полковником Кобылин-ским был проект освободить
Государя, но тот отказался, сказав: "В такое тяжелое время, переживаемое
Россией, ни один русский не должен покидать Россию. И я не собираюсь куда-либо
бежать и буду ожидать здесь своей участи..."
Отражение тех же мыслей мы найдем в "Воспоминаниях" Панкратова,
где он рассказывает о беседе с одной из великих княжон:
"- Папа читал вчера в газетах, что нас вышлют за границу, как только
соберут Учредительное собрание. Это правда?
- Мало ли что пишут в наших газетах!
- Нет-нет. Папа говорит - мы лучше в России останемся. Пусть нас сошлют
подальше в Сибирь".
Что же Аликс?
Неужели она смирилась, "Шпицбубе" - вечная забияка? Никогда!
Тысячу раз - никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка
- из милости охраны. Она продолжает верить в освобождение Народом и Армией.
Она по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении "300
офицеров"!
Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени
и готовятся их освободить.
Этот миф был создан... "Святым чертом". Да, уже за гробом он
опять сумел обмануть ее.
Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он был послан Вырубовой и
приехал вслед за ними...
"СКУКА ЗЕЛЕНАЯ" (ЦАРЬ ИГРАЕТ ЧЕХОВА)
Но вернемся к дневнику Николая.
Тянется, тянется время... Долгожданное вино, прибывшее из Царского Села,
вылили из бочек на пристани. (Как мухи на сладкое, слетелись на пристань
серые шинельки, заслышав о вине. И, боясь "визита" солдатиков
в Дом Свободы и чтобы не было кривотолков, повелел Панкратов все вино
уничтожить...)
Из дневника:
"Было решено все вино вылить в Иртыш... Отъезд телеги с ящиками вина,
на которых сидел помощник комиссара с топором в руках... мы видели из
окон перед чаем".
Тогда же случилась и неудачная попытка генерала Лавра Корнилова свергнуть
в Петрограде правительство Керенского, захватить власть: "5 сентября...
Видно в Петрограде неразбериха большая... По-видимому из предприятия генерала
Корнилова ничего не вышло..."
В заточении эти события соразмерны, разве что огорчение от потери вина
больше.
17(17!) сентября, незадолго до Октябрьского переворота, Николай заканчивает
50-ю тетрадь дневника - последнюю, которую он доведет до конца. И начинает
новую, которую допишет только до середины... 51 - нумерует ее царь. "Начата
в Тобольске".
"18 сентября 1917 года. Понедельник".
Этой записью начинается роковая последняя тетрадь. "Осень в этом
году здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный
теплый воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет...
Нездоровье Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс... Написала
мамґа письмо через цензуру Панкрато-ва".
Продолжается монотонная жизнь. И они развлекают себя любительскими спектаклями.
Месье Жильяр и, конечно, девочки, и сам царь - актеры. "Репетили
пьесу... Сыграли очень дружно маленькую пьесу... много смеху было".
Николай выступает в главной роли в чеховском "Медведе". Он играет
"нестарого помещика", приехавшего получать долг у вдовушки с
ямочками на щеках и влюбившегося в нее.
"18 февраля... Шла наша пьеса ("Медведь"), в которой играли:
Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но,
кажется, сошло хорошо".
Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. "Люблю, как
никогда не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но
ни одну я не любил так, как вас".
Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах. Смеется даже
Аликс. Как она теперь редко смеется!
Там же, в красном с золотом томике чеховских пьес (издание Маркса), находившемся
в тобольском доме, вместе с "Медведем" были напечатаны "Три
сестры" и "Вишневый сад"...
Я все воображаю их голоса - там, за дверью комнаты, где живет царица.
Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским
шагом меряет комнату, Ольга и Мария готовят роли... А царица, как всегда,
полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.
Голос Ольги: - Сегодня Евгений Сергеевич (доктор Боткин. - Авт.) рассказал
на прогулке, что где-то в этих краях находится усадьба, которую описал
писатель Чехов в пьесе "Три сестры".
Голос Аликс: - Я думаю, вернее будет сказать - "находилась".
Все усадьбы давно сожгли.
Ольга: - Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу "Три
сестры"?
- Неудачная мысль. - (Это Аликс. Это ее голос.) - Я хорошо ее помню: эти
"три сестры" все жаловались, как им плохо живется, все ждали
будущего... Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?
Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.
- У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение. Там есть
сцена: госпожа - хозяйка имения спрашивает: "Кто купил наше имение?"
И тогда мужик, сын их бывшего лакея, гордо кричит ей: "Я купил".
- (Это голос Ольги.)
- Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы, действительно, не
сыграть ее вам? - (Голос царицы.)
- А кто же будет играть сына лакея? - (Это Мария.)
- Эту роль сейчас сыграют многие. Множество лакейских детей заправляют
теперь поместьями, которые они еще не успели сжечь.
- Там есть еще недоучившийся студент.
- На эти роли вам уже актеров не сыскать. Все в Петрограде комиссарами.
- О нет, здесь ходит такой... В студенческой тужурке, и все время норовит
столкнуться с Татьяной в коридоре. Я сама видела. - (Это, конечно, опять
смешливая Анастасия.)
Мы запомним эту фразу о студенте в тужурке. Мы его еще вспомним: молодой
человек в студенческой тужурке, который бродил по дому зимой 1918 года.
- Кстати, Ваше Величество. И у меня в этой пьесе тоже возможна роль.
- (Это его голос с гвардейским акцентом - то есть с неожиданными ударениями,
как при словах команды.) - Я хорошо помню эту пьесу: там есть человек,
с которым все время случаются беды. До смешного все идет прахом. И все
называют его - "Тридцать три несчастья"...
Я слышу их голоса - там, в темноте, в исчезнувшем доме, в исчезнувшем
времени.
"ТОШНО ЧИТАТЬ... ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ!"
И наступил Октябрь.
Засыпанный снегом Тобольск дремал, и никто не знал о событиях в Петрограде.
Просто вдруг перестали приходить газеты. В эти дни он читал "1793
год" Гюго.
"10 ноября. Снова теплый день - дошло до нуля. Днем пилил дрова.
Кончил 1 том "1793 год"..."
Эту книгу он, конечно же, не читал вслух. Но Аликс не могла не увидеть
ее. И не могла не вспомнить: Версаль, Консьержери, казнь королевской четы...
"11 ноября. Давно газет уже никаких из Петрограда, не приходило также
и телеграмм. В такое тяжелое время это жутко".
17(17!) ноября он узнал о захвате власти большевиками.
"17 ноября... Тошно читать описание в газетах того, что произошло
две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий
в Смутное время".
Комиссар Панкратов записал в эти дни:
"Он был очень угнетен, но более всего угнетен... разграблением винных
подвалов в Зимнем дворце.
- Неужели господин Керенский не мог приостановить это своеволие?
- По-видимому, не мог. Толпа, Николай Александрович, всегда остается толпой.
- Как же так? - вдруг желчно спросил царь. - Александр Федорович поставлен
народом. Такой любимец солдат... Что бы ни случилось - зачем разорять
дворец, зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?"
Они не поняли друг друга - старый революционер и бывший царь. Царь говорил
не о подвалах, он говорил о "грабежах" и "своеволии",
о бессмысленном и беспощадном бунте черни.
Жильяр вспоминал, как в первые дни заточения в Царском Селе царь был
странно доволен... и тот же Жильяр записал в Тобольске, как, узнав о разгроме
Корнилова, а потом о падении Временного правительства, - Николай все чаще
жалел о своем отречении.
Смутное время...
Наступил их последний Новый год.
Стояли лютые морозы, мальчик ложился спать, укутанный всеми одеялами.
Комната царевен стала ледником. Теперь все они допоздна сидели в комнате
матери, где горел маленький камин.
"Скучно! Сегодня как вчера, завтра как сегодня. Господи, помоги нам!
Господи, помилуй!" - это записал Алексей в своем дневнике.
"2 января... День стоял серый, нехолодный... Сегодня скука зеленая!"
- это записал его отец.
Елку поставили прямо на стол. Сибирскую ель - но без игрушек. Суровая
елка 1918 года. Последняя их елка. В Рождество они приготовили друг для
друга маленькие подарки. Татьяна подарила матери самодельную тетрадь для
дневника: это был жалкий блокнотик в клеточку, который она заключила в
сшитый ею матерчатый переплет любимого матерью бледно-сиреневого цвета
(из куска шарфа императрицы).
На обложке она вышила "свастику", любимый знак матери.
Я раскрываю этот дневник - сиреневую обложку. На обороте обложки написано
Татьяной по-английски: "Моей любимой дорогой мамґа с лучшими пожеланиями
счастливого Нового года. Пусть будет Божье благословение с тобой и защищает
оно тебя всегда. Любящая дочь Татьяна".
Теперь Аликс могла начать свой последний дневник, который ей тоже не суждено
закончить.
В новогоднюю ночь 31 декабря она записала: "Благодарю Бога за то,
что мы спасены и вместе и за то, что он весь этот год защищал нас и всех,
кто нам дорог".
Роковым должен был стать этот год для них, если верить преданиям.
В тобольском доме царь читал книгу некоего Сергея Нилуса, которую привезла
с собой царица. Жена этого Нилуса была с ней знакома. На свадьбу Нилусов
царица подарила им в благословение икону и самовар со своими инициалами.
Все это к тому, что Нилусы были вхожи во дворец и знали многое. В своей
книге "На берегу Божьей реки" Нилус написал о предании, которое
рассказала ему камер-фрау императрицы госпожа Герингер.
В Гатчинском дворце хранился ларец: он был заперт на ключ и опечатан.
Внутри него находилось нечто, что было положено туда еще вдовой убитого
императора Павла I - Марией Федоровной. Она завещала открыть ларец императору,
который будет править Россией через 100 лет после убийства ее мужа. Срок
этот наступал в 1901 году. Царь и царица - тогда совсем молодые люди -
готовились к по-ездке за ларцом, как к забавной прогулке. Но возвратились
они, по словам камер-фрау, "крайне задумчивые и печальные".
"После этого, - рассказывала Герингер, - я слышала, что Государь
упоминал о 1918 годе, как роковом для него и династии".
Скорее всего, это затейливая легенда - но холодный дом... пустая елка
на большом столе - в этой встрече их последнего, 1918 года было что-то
роковое.
ИГРА ИЗ ГРОБА
И действительно, в это время уже началось.
Это случилось накануне Нового года.
В церкви Покрова Богородицы, куда в сопровождении конвоя на первый день
Рождества первого революционного года пришла Семья, заканчивалась торжественная
служба. И вдруг в переполненной церкви зазвучали когда-то столь знакомые,
еще не забытые слова. Дьякон торжественно возгласил: "Их Величеств
Государя Императора и Государыни Императрицы"... а потом пошли имена
их детей, и все с прежними титулами... а в конце мощно зазвучал дьяконский
бас: "Многие лета!" Так в тобольской церкви, впервые после Февральской
революции, было возглашено древнее "многолетие" Царской Семье.
Церковь ответила гулом. Старший конвоя и комиссар Панкратов, дождавшись
конца службы, вызвали дьякона. Дьякон сослался на распоряжение священника
отца Алексея. "За косы его да вон из церкви!" - ярился стрелок
конвоя.
И уже на следующий день Тобольский Совет, возглавляемый большевиками,
создал следственную комиссию. Обвиняли Панкратова, требовали ужесточить
режим, и впервые зазвучало: "Романовых в тюрьму!" Взялись и
за священника. Но архиепископ Гермоген не отдал на расправу отца Алексея
- он выслал его в один из дальних тобольских монастырей.
Как все поразительно увязано в Романовской истории... Имя "Гермоген"
стоит у истока Романовской Династии. В Смутное время Патриарх Гермоген
бросил клич - изгнать поляков из Руси. За то был ими заточен и принял
мученическую смерть.
И вот через 300 лет архиепископ с тем же именем - Гермоген - здесь, в
Тобольске, при последних Романовых. "Владыка... Ты носишь имя Святого
Гермогена. Это предзнаменование", - писала ему вдовствующая императрица.
Она ждала решительных шагов от решительного архиепископа.
Императрица-мать была права. Это было предзнаменование: предзнаменование
конца. Круг истории завершился.
В это время русская церковь вела себя независимо. Тон задавал Патриарх
Тихон.
В начале 1918 года он предал анафеме большевиков. В это же время через
Гермогена Патриарх послал просфору и свое благословение низложенному царю.
И многие пастыри (и в том числе Гермоген в Тобольске) вели себя под стать
Патриарху.
Большинство из них погибнет в дни Красного террора... Но сейчас конец
1917 года. Еще оставалась в городе власть, установленная Февральской революцией.
Еще велика сила тобольского архиепископа: Гермоген отказывается признать
виновным отца Алексея. И с вызовом пишет Совету: "По данным Священного
Писания... а также истории находящиеся вне управления страной бывшие императоры,
короли и цари не лишаются своего сана". Он писал о сане, дарованном
Богом, над которым не властно мирское.
В это время Гермоген хотел и мог помочь Семье бежать. Сибирь, тайные тропы,
дальние монастыри, похожие на крепости, реки со спрятанными лодками...
Но Аликс! Нет, она не может вручить судьбу Семьи заклятому врагу "Старца".
"Гермоген каждый день служит у себя молебен для папы и для мамы",
- пишет она Подруге. "Папа и мама" - так называл их Распутин...
Отдавая должное Гермогену, она, тем не менее, даже в этой строчке, даже
хваля Гермогена, подсознательно вспоминает "Старца", ненавидевшего
его. Нет, она не может...
Так, за гробом Распутин не дал им соединиться, может быть, с единственным
человеком, который мог им реально помочь. Вместо этого "Святой черт"
направил к ним другого посланца.
Осенью 1917 года в Тобольске появляется Борис Соловьев ("Боря",
как будет звать его царица в письмах к Подруге).
Отец "Бори" - казначей Святейшего синода. Мать входила в кружок
самых верных прозелиток "Старца".
Впоследствии, создавая свою биографию, Борис Соловьев расскажет о своих
приключениях. Сначала он учился в Берлине, потом оказался в Индии. В Индии
он теософ - последователь знаменитой Блаватской.
Во время войны Соловьев сумел остаться в Петрограде, устроившись в запасной
пулеметный полк. Он - частый гость на квартире Григория Распутина. И здесь
он знакомится с его дочерьми Варварой и Матреной. После Февральской революции
завсегдатай распутинского кружка оказывается... в революционном Таврическом
дворце. Прапорщик привел своих солдат присягать Думе. Теперь он обер-офицер
в Думской военной комиссии. Последователь Распутина становится революционером.
В это время Подруга начинает собирать деньги для Семьи. Деньги дают охотно,
лучше давать деньги, чем самим принимать участие в заговорах. И кроме
того, деньги давать нужно: а если вдруг все опять - повернется?!
У графа Бенкендорфа и Ани скапливаются большие суммы для Семьи. И когда
появились деньги, из водоворота петроградской жизни выскакивает Соловьев.
Его прошлое говорит за него. Его рассказ о том, как солдаты силой привели
его присягать в Думу, Вырубова должна была слушать с усмешкой - ей не
нужны оправдания. Именно так и надо теперь действовать, чтобы выжить.
Она оценила его поступок. Она решает поставить на Соловьева.
Вряд ли у Ани был опыт постижения характеров. Тем более что всю свою
жизнь Аня была занята постижением одного характера - императрицы. Соловьев
получает от нее письма к царице и большие деньги.
Уже осенью Соловьев - в Тобольске. Здесь он легко налаживает связь с Семьей.
Главным его агентом и становится тот самый отец Алексей, который на Рождество
прикажет провозгласить многолетие Царской Семье. Он часто совершал богослужения
в Доме Свободы. Через него Соловьев и передает царице свои письма.
Вот тут он ошибся. Да, царица уважала отца Алексея. Но все-таки знала:
отец Алексей - от Гермогена... И оттого все предложения Соловьева, переданные
через священника, встречены не более чем с осторожностью. Без всякого
энтузиазма отнеслась она и к его проектам организовать их бегство. За
нее ответил Николай (точнее, она предложила ему ответить): надо избегать
опасностей, которые непременно возникнут для детей при любых попытках
освобождения.
Уезжая из Тобольска, Соловьев придумал свою Игру. И осуществил ее при
помощи, видимо, ничего не подозревавшего отца Алексея. Поверил Соловьеву
простодушный священник, что провозглашение "многолетия" Семье
станет его подвигом (но безопасным подвигом, ибо защитит его власть Гермогена).
А в результате этого "многолетия" и случилось то, чего так добивался
Соловьев: закончилось спокойное житье Семьи, и теперь уже многое будет
толкать их к бегству, заставлять искать его помощи... Опять Игра? Сколько
еще будет - этих хитроумных Игр с последним царем! Но в основе всех их
с утомительным однообразием будет одно и то же - провокация!
А пока Соловьев возвращается в Петроград. И, вероятно, жалуется Ане на
недоверие царицы и невозможность организовать побег. И Аня (она знает
свою царственную подругу) подает Соловьеву блестящую мысль: жениться на
дочери "Старца". Это станет его пропуском к сердцу Аликс. Соловьев
женится немедля.
Впоследствии у Соловьева и его жены, арестованных белогвардейцами в Чите,
были конфискованы дневники. Вот что писал новобрачный: "Продолжая
жить с ней, надо требовать от нее хотя бы красивого тела, которым, к сожалению,
не может похвастаться моя супруга. Значит просто для половых сношений
она служить мне не может, есть много лучше и выгоднее ее..." Отношения
ясны...
С Матреной Соловьев возвращается в Сибирь, в Покровское, и здесь как бы
соединяется с образом "Старца". И только после этого он связывается
с Домом Свободы.
Теперь его ждет совсем иной прием... За ним встала любимая тень: муж его
дочери хочет спасти их. В этом, конечно, Аликс увидела великий знак. Имя
"Старца", как всегда, перенесло ее в знакомый фантастический
мир: Могучее Воинство ведет к ним из-за гроба ее Григорий.
Всей душой она поверила в Соловьева.
И уже бережливая Аликс сама щедро переправляет ему царские драгоценности
для их освобождения.
В Петрограде Вырубова посылает в помощь Соловьеву еще одного офицера
- Сергея Маркова. Марков - "крымец", то есть офицер Крымского
конного полка, шефом которого была императрица. Аня знает - фигура Маркова
должна завоевать доверие романтической Аликс: офицер ее полка спасает
свою императрицу!
12 марта Аликс радостно записывает в дневнике: "Была на балконе,
видела: прошел мой экс-крымец Марков, также Штейн..."
Кто такой Штейн, о котором пишет Аликс? Это легко узнать из дневника царя
- Николай, как всегда, все записал в своем дневнике (и то, что не надо
было ни в коем случае записывать):
"12(25) марта: Из Москвы вторично приехал Влад[имир] Ник[олаевич]
Штейн, привезший оттуда изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги
и чай. Он был при мне в Могилеве вторым вице-губернатором. Сегодня видели
его проходящим по улице".
Штейн, посланец Подруги и Бенкендорфа, действительно привез большую сумму
- на жизнь и на освобождение.
Но главное - "мой экс-крымец"! Аня рассчитала безошибочно: Аликс
в восторге. Они соединились - посланец "Старца" и посланец доблестных
русских офицеров, верных своей императрице (один из Могучего Воинства).
И вот тогда после очередного письма Соловьева она начинает бредить "Тремястами
офицерами", "которые собрались где-то в Тюмени". Близится,
близится освобождение.
В отличие от Соловьева, Сергей Марков - отнюдь не проходимец. Он истинно
предан "покинутой Царской Семье" (так он назовет потом свою
горькую книгу).
Соловьев устраивает совещание с Сергеем Марковым и еще одним офицером,
явившимся от Вырубовой, - Седовым. Он рассказывает им о "перевальных
офицерских группах", которые уже созданы на всем пути от Тобольска
до Тюмени, - они будут передавать друг другу Царскую Семью во время бегства.
Он сообщает им, что контролирует телефоны самого Совета. Вдохновенная
хлестаковская речь кончается убедительным знакомством: Соловьев представляет
им шкипера, который должен увезти на пароходе Семью...
Кто исполнял роль шкипера, осталось тайной Соловьева. Но деньги, привезенные
Штейном, и царские драгоценности продолжают перекочевывать из Дома Свободы
к пройдохе.
Аликс заражает своей верой. Даже разумный Жильяр решает "держаться
наготове на случай всяких возможностей".
Когда в марте 1918 года на улице Свободы зазвенели колокольцы и на удалых
тройках с бубенцами с гиканьем и свистом проехали вооруженные люди, Аликс,
глядя в окно, восторженно шептала: "Какие хорошие, русские лица!"
Она уже видела: они пришли! Могучее Воинство, 300 офицеров, о котором
столько писал ей посланец "Старца".
На самом деле в тот день в город въехали удалые красногвардейцы из города
Омска - устанавливать в Тобольске большевистскую власть. И в тот день
окончилось идиллическое время их заключения. С бубенцами, гиканьем и свистом
ворвался в тихий Тобольск послеоктябрьский мир.
Так Распутин уже после смерти еще раз погубил Семью.
"Не было вообще никаких офицерских групп для освобождения Царской
Семьи! Были лишь разговоры", - будет утверждать в своих воспоминаниях
Татьяна Боткина - дочь милейшего Евгения Сергеевича, разделявшая с ним
изгнание. И приведет примеры: уже после того, как царя заставили покинуть
Тобольск, - она спросила одного из местных монархистов:
- Почему ваша организация ничего не предприняла?
- Мы сорганизовались, чтобы спасти Алексея Николаевича.
Но вот подошло время отъезда из Тобольска Алексея и великих княжон. И
опять она задает тот же вопрос.
- Помилуйте, ведь мы могли себя обнаружить, нас бы всех красноармейцы
переловили.
"Таких было много", - печально заключает дочь Боткина.
Соловьева Боткина считала попросту провокатором. Как и многие в Доме Свободы...
Но кто смел выступить против зятя Распутина?
Был ли действительно Соловьев большевистским агентом?
Вряд ли. Скорее, они просто были удобны друг другу: ЧК и Соловьев. Были
две Игры, разыгранные с участием ничего не подозревавшей Семьи. Игра в
заговор - театр, организованный Борисом Соловьевым, попросту обокравшим
Семью. И еще одно представление, которое включило в себя соловьевскую
выдумку, объявив его лжезаговор истинным, чтобы сделать его потом чуть
ли не главным доказательством необходимости скорейшего перевода Царской
Семьи из тихого Тобольска.
Эта вторая Игра рождена была в красной столице революционного Урала -
в городе Екатеринбурге.
© Copyright Эдвард Радзинский
© Copyright Издательство "Вагриус" |